Луна предателя - Страница 84

…в грудь Димира-и-Тилмани — все эти ночи, годы, смерти назад. В этом ощущении была непристойная простота. Как случилось, что для того, чтобы заколоть человека, требуется меньше усилий, чем чтобы вырезать свое имя на столе в таверне?

С этой мыслью пришел и вопрос, на который никогда невозможно было найти ответ: что заставило его обнажить кинжал и напасть, когда он с легкостью мог убежать? Один удар оборвал жизнь хаманца и ужасно изменил его собственную. Один удар.

Прошло почти девять лет, прежде чем он снова убил — на этот раз защищая себя и майсенскую воровку, которая обучала его начаткам воровского ремесла в темных закоулках и на грязных улицах Кестона. На этот раз Серегил не испытывал таких угрызений совести. Его учительница тогда была очень довольна и обещала сделать из него первоклассного бандита, но даже под ее сомнительным руководством Серегил никогда не убивал, если имелся другой выход.

Еще позже, когда он убил грабителя, напавшего из засады на его юного компаньона по имени Микам Кавиш, его новый друг счел это его первым опытом такого рода и заставил Серегила — по старому солдатскому обычаю — слизнуть немного крови с клинка.

— Попробуй крови своей первой жертвы, и ее дух, да и другие тоже, не будут тебя преследовать, — со всей искренностью, полный добрых намерений, пообещал тогда Микам. Серегилу так и не хватило мужества признаться, что с этим он опоздал; что есть единственный дух, не дающий ему покоя, единственная смерть, перевешивающая все остальные.

Проблеск света впереди, когда Серегил свернул за угол, отвлек его от печальных мыслей. Серегил шагал по городу, не задумываясь — по крайней мере так ему казалось — о направлении. Теперь он мрачно усмехнулся: его бесцельные блуждания привели его в тупу клана Хаман.

Большая жаровня посреди улицы бросала яркие отблески, и в ее мерцающем свете Серегил увидел, что вокруг нее собралось несколько человек. Это была молодежь, и молодежь пьяная. Даже издали Серегил узнал некоторых из них — многих он видел в зале совета, в том числе некоторых родичей Назнена.

Если бы он теперь повернул назад, они никогда не узнали бы, что он — самый нежеланный гость — побывал здесь.

Однако Серегил не повернул назад и даже не замедлил шаг. «Бери то, что посылает тебе Светоносный…» Со странным чувством возбуждения Серегил расправил плечи, пригладил волосы и двинулся вперед; он прошел достаточно близко от жаровни, чтобы пламя осветило его лицо. Он не произнес ни слова — ни приветствия, ни вызова, — но не смог подавить кривой улыбки, когда несколько пар глаз вытаращились на него с внезапным узнаванием и ненавистью. Тяжесть в груди вернулась вместе с ощущением ожога между лопатками от этих взглядов.

Неизбежное нападение произошло немедленно, но в странной тишине. Быстрый топот ног, и из темноты к Серегилу протянулись руки и схватили его. Его прижали к стене, потом швырнули на землю. Серегил инстинктивно закрыл лицо руками, но помимо этого не сделал никакой попытки защитить себя. Со всех сторон на него обрушились удары — кулаками и сапогами: в живот, в пах, во все еще болевшее после удара стрелы плечо. Серегила подняли на ноги, его швыряли от одного нападающего к другому, его пинали, в него плевали, потом повалили снова. Застилающая глаза Серегила тьма взорвалась фонтаном искр, когда чья-то нога врезалась ему в затылок.

Избиение могло длиться минуты или часы. Боль была жестокой, нестерпимой, выворачивающей наизнанку.

Приносящей удовлетворение.

— Убийца гостя! — шипели хаманцы. — Изгнанник! Лишенный имени!

Странно, как мило звучат оскорбления, произнесенные с хаманским выговором… Серегил, проваливаясь в беспамятство, поблагодарил бы своих мучителей, если бы мог сделать вдох, но они не собирались давать ему такой возможности.

«Где же ваши кинжалы?»

Избиение прекратилось так же внезапно, как и началось, хотя Серегил чувствовал, что хаманцы все еще стоят над ним. Потом прозвучал тихий приказ, но звон в ушах помешал Серегилу разобрать слова.

Горячая едкая струя ударила ему в лицо, еще одна — в грудь, третья оросила ноги.

«Ах, — подумал Серегил, смаргивая мочу с ресниц, — прекрасный штрих!»

Последовало еще несколько пинков, и хаманцы оставили свою жертву; уходя, они опрокинули жаровню, словно не желали дать Серегилу возможность согреться. Впрочем, они ведь могли и высыпать угли на него…

«Благородные хаманцы! Милосердные братья…»

Тихий смешок оставил ощущение поворачивающейся в груди ржавой проволоки. Ох, до чего же больно смеяться — на память об этой ночи останется не одно сломанное ребро, — но остановиться Серегил не мог. Смешок перерос в совершенно неприличное хихиканье, потом в хохот, отозвавшийся новой болью в груди и в голове. Смех мог вновь привлечь хаманцев, но Серегилу было уже все равно. Перед его глазами плясали красные пятна; возникло странное чувство, что если он не сумеет сдержаться, лицо его, как плохо прикрепленная маска, отвалится от головы.

Постепенно хохот сменился икотой и фырканьем, потом стих совсем. Серегил чувствовал себя необыкновенно легким, прошедшим очищение, хотя в пересохшем рту ощущался едкий вкус мочи. Серегил отполз в более безопасное место и, растянувшись на покрытой росой траве, стал слизывать капли со стеблей. Росы было мало — ровно столько, чтобы превратить жажду в пытку. Сдавшись, Серегил поднялся на ноги.

— Все в порядке, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь. — Теперь нужно идти домой.

Что-то болезненно шевельнулось у него в груди, и он прошептал это слово опять: